Романы пишутся на языке фотографии

Пермская большая проза, от Виктора Астафьева до Алексея Иванова, хорошо известна по всей стране. Оказывается, романы в Перми пишутся и на языке фотографии.

В энциклопедии лучших фотографов мира, изданной в Париже несколько лет назад, можно найти имя нашего земляка Владислава Бороздина. Его работы знают в России, Великобритании, Франции, Чехословакии, Польше, Израиле, США и многих других странах. А самое последнее достижение Бороздина можно смело заносить в книгу рекордов Гиннеса.

Такого еще не бывало ни в Новом, ни в Старом свете, ни за Великой китайской стеной. Впервые в мире Бороздин издал фотороман сразу в трех томах большого альбомного формата.

Называется он «Грезы». Почему так? Сам автор спешит ответить: «Пусть это грезы. Но они могут сбыться. Залог тому – сама великая и непостижимая жизнь».

Фотороман, где практически отсутствует текст за исключением коротких подписей и где преобладает визуальный язык, имеет все признаки многопланового классического романа, от пролога до развязки. Материал к нему собирался более 30 лет, от первого снимка до последнего. На том и другом снимке - такие выразительные детские лица, а между этими страницами - все состояния, все времена года, будни и праздники человеческой жизни.

Первый том «Поэзия» вышел еще в 2007 году, в работе над ним принимал участие безвременно ушедший от нас русский поэт Алексей Решетов. А презентация первого тома произошла намного раньше, в далеком Оксфорде, в середине девяностых, еще в макете, в так называемой рукописи. В Оксфорде к Бороздину подошла незнакомая женщина и поблагодарила его за увиденное: «Спасибо, Вы оставляете надежду людям».

Последние два тома – «Музыка» и «Театр» увидели свет в нынешнем январе. Из обычной фотографии наш необыкновенный романист сумел сотворить фотопоэзию, фотомузыку, фототеатр. Он объединил три самостоятельных области искусства на самой простой и будничной основе - в единстве человеческого переживания.

Изначально искусство фотографии называли светописью, сам Бороздин признается: «Мои книги написаны световыми лучами». Только лучи эти идут из глубины души художника, способной увидеть многообразный мир в новом, неожиданном, дерзком или нежно-трепетном освещении.

В романе отдается предпочтение черно-белой фотографии, что не захлебнулась в калитках столичных салонов и провинциальных ателье. ЧБФ так и не была поглощена более чем столетней историей своего существования, а всегда была востребована, как и сейчас в практике многих современных мастеров. Владислав Бороздин не подчиняется раз и навсегда узаконенным правилам, достойным разлегшейся зебры пешеходной дорожки. Он не документалист, в хроникерской палитре которого только две краски цвета жезла постового: черная и белая, а, скорее, это день и ночь. Он из талантливых нарушителей, что постоянно расширяют диапазон выразительности, и по-своему преображает черно-белую реальность тем светом, что идет изнутри. Тем самым взгляд на физическую реальность скорректирован зрением художника. По насыщенности и градации оттенков, богатству приемов изображения такой подход вполне может соперничать с динамикой природной цветовой гаммой летней зари, встающей из прохладного марева быстро меняющихся солнечных красок и внезапно превращающей непроглядную тьму в ясный день.

Бороздин признается: «С чего все началось? Наверное, с удивления. С удивления всем сущим… Все последние годы я пытаюсь снимок за снимком, страница за страницей собрать воедино книгу не о показном, а об истинном, сокровенном, что есть в человеке. Главный персонаж ее – Женщина. Она и мать, и сестра, и жена, и дочь, и Матерь Божья. Россия, Русь. Белые храмы ее, вдовы, сыновья, иконы».

Известный писатель Лев Аннинский лучшей работой книги по драматизму наполнения кадра считает «Мать» (портрет матери и дочери), он подчеркивает: «Простота и открытость лица позволяют прочесть в этом портрете все: и пережитые страдания, и несломленность, и надежду, и терпение, рассчитанное на безнадежность. Поразительна перекличка «опыта» матери и «неопытности» дочери, прильнувшей к ее плечу: душа неопытная выдает то, что в опыте скрыто: боль, страх боли, готовность к боли».

В «музыкальном» томе фоторомана его редактор Надежда Гашева отмечает огромную тягу автора к гармонии, вспоминая пушкинские строки: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – гармония». В наиболее сложном по восприятию «театральном» томе известный пермский кинорежиссер Павел Печенкин увидел ускоренное время восприятия жизни. Можно снимать непрерывное кино, а можно расставить верные акценты по отдельно зафиксированным кадрам. Это и многолетний труд и мгновенная удача в одном ряду. Это и удалось сделать Бороздину: заставить нас прожить десятки других жизней, которые могут быть записаны, сняты, смонтированы, поставлены на сцене или, как в нашем случае, просто замечены оком фотообъектива.

Владислав Дрожащих