Фотомастерская Бороздина

Из неясных ощущений, единства и хаоса возникла мысль о некой интегрирующей форме. Роман – наивысшая форма мастерства писателя. Фотороман, соответственно, претендует на высшую форму фотографического отображения мира. Перед нами эксперимент с формой и жанром. Остается выяснить: с формой и жанром чего? Хороший повод углубиться в основы основ. Спасибо за это автору.

Итак, вначале было слово. В фоторомане вместо слова в семантический ряд выстраивается фотография, то есть документ, данность, фокус фокуса и ракурса, черно-белый слепок физической реальности. И тут начинается такая игра, в которой игра есть сам рефлектирующий субъект. Поиски смысла бессмысленны. Игра выводит нас из метафизики логических формул бытия.

Дело в том, что есть люди, в которых заложена программа творения своего мира.
Бороздин – художник интуитивного представления о мире. Его главный посредник с физическим миром – чувство. Фотоаппарат в его руках превратился в некий неизвестный науке биотехнологический объект (интересно выяснить связь слов объект и объектив), который не интересует геометрическая логика. Рациональное отягощает объектив Бороздина, затягивает в жестокую связь необходимости и свободы. Творчество Бороздина провозглашает отсутствие необходимости, то есть некую божественную гармонию мира в чисто идеалистическом, сказочном виде. Отсюда – неуловимый привкус лубка. Но как специя в руках у хорошего повара, лубочность не становится стилеобразующем признаком конструкции образа, она только напоминает о теплоте физического мира, подчеркивая его бренность и чувственность.
Мир Бороздина прост и органичен. Черное и Белое. Добро и Зло. Черное существует для того, чтобы подчеркнуть необъяснимую сущность белого. Белое переходит в черное в изощренном изгибе женской фигуры. Оглушительная тишина. Невыносимость немоты. И так далее.

Третий том фоторомана - «Театр».
Театр, как искусственная форма, как лицедейство, игра в похожесть, обман, способ сжатия биологического времени человека. Синтетическая модель взамен синкретизма природы. Весь мир театр. Что дальше?
Двадцатый век прошел под знаком фотографической копии синтетического искусства, которое мы называем кинематограф.
Что такое кинематограф?
Кроме драматургического способа манипулирования со временем, кинематограф дал художнику монтаж как еще один способ водрузить пространство-время на каркас собственного видения физической реальности. С помощью монтажа художник получил дополнительную возможность еще раз сфокусировать биологическое течение времени до мгновения эстетического катарсиса.
Что будет, если кинопленку (то есть мнимую непрерывность) разрезать по кадрам и напечатать с каждого сотого-двухсотого кадра фотокопию? Ответ дал Бороздин, снявший-написавший свой фотороман и ускоривший сотворенное время еще на порядок.

Конструкция фоторомана – это правило или программа игры.
Впрочем, как любое искусство. Бесконечность форм искусства стремится к бесконечности мира.
Ни одна из виденных мной фотовыставок не доказала, не подчеркнула, не объяснила зрителю настоящую ценность природной сущности творчества Бороздина с такой убедительностью, как это удалось автору в его фоторомане. Именно по конструкции, по обозначенным правилам форм можно оценить уровень содержания. Конструкция – как огранка алмаза, превращение его в бриллиант.
Автор назвал трилогию «Грезы». Можно предположить, что любая другая, менее жесткая композиция, не выдержала бы такого грубого несоответствия между документально зафиксированной окружающей действительностью и вызывающей слащавостью архаического названия. Но автору удалось расширить семантический диапазон слова, которому, казалось, не осталось места в современном словаре. Это первый признак автономности и жизнеспособности созданного Бороздиным мира.

Двадцатый век заканчивается окончательным взаимопроникновением форм, жанров и видов искусства. Появляется некое интегральное поле искусства, модель природы и самого человека. Вернадский изобрел термины: биосфера и ноосфера. Лем описал Разумный океан. Все великие религии мира говорят о бессмертности человеческой души. Это становится понятным даже далеким от церкви людям. За время, отпущенное человеку Богом и отмеренное по биологическим часам, мы проживаем тысячи и тысячи жизней записанных, снятых, смонтированных, поставленных на сцене, запечатленных тем или иным технологическим способом. Мы живем в мире, пронизанном памятью тысяч поколений.
Бог создал человека по Своему образу и подобию. Страсть человека к творчеству так же неистребима, потому что она от природы, потому что все – от Бога.

Владислав Бороздин предлагает нам свои «Грезы» - лучшее, что пока удалось ему положить на полку своих потомков.

Павел Печенкин